Кажется, через день или два Зоси увидела картину. Исследуя дом, она забрела в Комнату смертного ложа. Вошла, поглядела на картину и с криком бросилась вниз по лестнице, прижимая руки к лицу и обливаясь слезами.

— Почему ты позволил мне туда зайти? Почему ты не предупредил, что там есть такое?

Стоя у окна, опуская штору, которую он перед этим поднял, и поворачиваясь к кроватке, Эдам снова на мгновение увидел картину, она с пугающей четкостью возникла в темноте у него перед глазами.

Картина была уничтожена. Он сам сжег ее на костре, разложенном у стены огорода. Вполне возможно, что ее копии не существует, но у него в сознании она воспроизводится сама собой — ребенок, упокоившийся навеки, с лицом, похожим на восковую маску; доктор, изможденный горем и недосыпанием, с не затуманенным дыханием зеркальцем в руке; обнявшиеся родители.

Глава 9

Так как у Шивы не было диплома, ему запрещалось приготавливать и отпускать лекарства. Этим занимался Кишан, имевший диплом фармацевта, и, когда работы бывало слишком много, ему помогала Мира, его жена. Шива работал в торговом зале, занимался витринами, вел учет, иногда рекомендовал лекарства от кашля и сыпи. Кишану нужен был второй ассистент, но он смог бы позволить его себе только в том случае, если бы перестал платить Шиве приличную зарплату при очень маленьких годовых доходах. Однако Кишан не хотел терять его; он был альтруистом и постоянно пытался убедить Шиву вернуться в колледж, получить диплом и открыть собственную аптеку, а не работать на кого-то. Сейчас Шива уже знал, что никогда туда не вернется, — слишком уж многое там связано с воспоминаниями и горечью. Кроме того, ему нравилась эта аптека, ее уют, особенные запахи, ощущение, что делаешь доброе дело, когда удается кого-то убедить в пользе витамина С, те краткие моменты удовольствия, когда продаешь красивой девушке губную помаду красивого оттенка. Шива принимал это как неизбежное. Он уже не стремился развивать свои потенциальные возможности, получать удовлетворение от работы или просто быть счастливым.

Когда-то все это у Шивы было. В школе, на дальней западной окраине Лондона, он получил три высших отметки и отправился изучать фармакологию. Его отец едва не обезумел от радости. Он не имел образования, однако безграмотным не был. Двадцать лет назад отец привез в Англию свою жену и овдовевшую мать. Какое-то время он работал портным, а жена — швеей. Обладая деловым чутьем и даром предвидения, он заметил зарождение моды на индийскую одежду. Но даже он не мог представить, насколько популярными станут платья, юбки и топы из вышитого индийского хлопка или что скромный бизнес превратит его если не в богатого, то во вполне состоятельного человека. Именно в этом относительном изобилии, в большом отдельном доме в Саутолле, и рос Шива вместе со своими братьями и сестрами. Его старший брат хотя и получил стипендию в Школе Лондонского Сити, [50] данного ранее обещания не сдержал и стал делать карьеру в банке на Хай-стрит. Поэтому все свои надежды и амбиции отец возложил на Шиву. Сын как раз окончил первый курс в технологическом колледже, где учился очень хорошо, причем настолько, что двое преподавателей в частной беседе сказали ему… ну, в общем, не то чтобы он зря теряет время, но по умственным способностям он годен для большего. Оба считали, что наилучшим применением для его способностей будет настоящая медицина.

Естественно, он рассказал об этом отцу. Что ему делать? Подать заявления на медицинские факультеты? Тогда придется ждать еще год, да и где гарантия, что его примут? Отец, ошеломленный перспективой, что сын станет врачом, не сомневался, что его примут. И почему бы не переждать годик, если так надо? Денег на него хватит. Было очень приятно размышлять и рисовать безоблачное будущее в свободное время. Правда, не совсем свободное, потому что Шиве даже в голову не приходило бездельничать. Любому бизнесу никогда не помешает лишняя пара рабочих рук.

Еще одним поводом для радости были отношения с Вивьен Голдман. О ней он дома ничего не рассказывал. Хотя бабушка могла время от времени заламывать руки, предсказывая бедствия и катастрофы, родители были прогрессивно мыслящими людьми и никогда не стали бы насильно выдавать замуж или женить своих детей. Они принимали как должное то, что дети найдут себе пару среди своих. Вероятно, думал Шива, они даже не представляли себе то, что их дети будут знакомиться с представителями противоположного пола английского происхождения.

Вивьен была еврейкой. С точки зрения Шивы, она была еврейкой только наполовину, потому что ее отец к евреям не принадлежал, но Вивьен сказала: именно то, что мать еврейка, и делает человека евреем. Правда, до восемнадцати лет она воспитывалась в разных детдомах и за это время ни разу не виделась с матерью. Шива познакомился с ней на вечеринке у сокурсника, который жил в сквате [51] у реки на Хаммерсмит. Там же жила и Вивьен. При встрече она не произвела на него впечатления, он даже испытал некоторое отторжение; она же выделила его и завела с ним разговор. Девушка говорила об индийской философии, индийском мистицизме, то есть о предметах, в которых Шива плохо разбирался, и даже призналась ему, что собирается поехать в Индию, чтобы учиться у какого-то гуру и стать его последовательницей. После вечеринки Шива поехал домой с Вивьен, но не для того, чтобы заняться с ней любовью, а чтобы говорить и говорить, изредка прерываясь на сон.

Вивьен оказалась единственным человеком из всех, встреченных Шивой на жизненном пути, кто стремился выяснить, каково его предназначение в этом мире, каков смысл жизни, и научиться быть хорошим. Ради этого она какое-то время жила в кибуце и в коммуне в Калифорнии, училась у Бхагвана, [52] прослушала сотни лекций и прочитала сотни книг. Шива (про которого мама говорила, что он «помешался на образовании») спросил у нее, почему она не поступила в университет, но оказалось, что Вивьен презирает образование, получаемое в учебных заведениях. Окончив школу и покинув детдом, она стала жить на социальное пособие, но потом поняла, что это неправильно, и решила зарабатывать уборкой квартир, а между кибуцем и Бхагваном еще и подрабатывала приходящей няней.

Вивьен была маленькой, темные длинные волосы она заплетала в косички или в одну косу, которую укладывала вокруг головы. Шива никогда не видел, чтобы она надевала брюки или другую типично мужскую одежду. Вивьен предпочитала платьям нечто вроде просторного халата, иногда надевала звезду Давида, а иногда — крестик. Одинокая, не связанная ни с кем родственными узами, она имела, казалось, сотни друзей, правда, не близких, и Шива, когда они наконец-то переспали, узнал, что он у нее всего лишь второй.

Он ушел от Вивьен с мыслями о том, что новая встреча состоится не раньше сентября, когда он вернется в колледж. Если вообще вернется туда. А пока они будут переписываться. В доме на Хаммерсмит не было телефона, да и Шиве не понравилось бы, если бы Вивьен звонила ему домой. Он представлял, какую сцену устроила бы ему бабушка, если бы узнала, что он встречается с англичанкой. Начались бы причитания, ему пригрозили бы карой. Слова бабушки не пропали бы втуне, потому что мать была не настолько прогрессивной, чтобы не уважать свекровь, а мнение пожилой дамы имело большой вес в доме в Саутолле. Поэтому Шива писал письма Вивьен и получал от нее ответы, а родителям говорил, что переписывается с другом из колледжа, с мальчиком, чья семья приехала из Бенареса. [53]

Потом пришло письмо, в котором Вивьен предлагала Шиве вместе с ней присоединиться к коммуне в Отсемондо — она еще точно не знает где это, — пожить там немного и понять, что это такое. Ему, как ей известно, в сентябре нужно вернуться в колледж. А она, вполне вероятно, останется. Все зависит от того, получится ли основать там центр медитации.