Так что в тот вечер они отправились тратить их часть. Видели ли их, заметили ли, как они ехали через деревеньку под названием Нунз? Руфус не раз слышал утверждение, что в деревне ничего не проходит незамеченным, а потом появляются слухи. Возможно, к ним это можно было бы отнести, если бы они прогуливались по центральной улице, или сидели на скамейке под деревом, или пили в местном пабе. Но ребята ничего этого не делали. Почему-то им не понравился местный паб под названием «Пихта», и хотя Руфус притормозил, когда они подъехали к нему, так и не остановился. Он редко бывал в деревушке и только один раз оказался там без машины, но совершенно четко запомнил ее планировку.

Церковь стояла на заросшем травой холме, поэтому подниматься к ней надо было по каменным ступеням. Тисовая аллея. За ней — заградительная полоса из вязов, все они уже тогда были мертвы, пораженные «голландской болезнью ильмовых». Деревенская улица с жилыми домами, автосервисом и бакалейной лавкой, но при этом ни одной антикварной. Площадка для игр в форме равнобедренного треугольника без единого дерева, зато у паба деревьев навалом, таких же, как в хвойном лесу у Эдама, решил Руфус, или похожих, чье название, вероятно, использовал хозяин для своего паба.

Еще был район муниципальной застройки — куда без него! — с домами, выкрашенными в бледно-зеленый, голубой и розовый, как на детском рисунке, а за поворотом, где, по идее, должно быть открытое поле, рядком стояло с полдюжины домов постройки пятидесятых или шестидесятых годов, щедро разукрашенных, окруженных пышными садами, с большими гаражами и большими машинами у ворот.

— Садовая окраина Хемпстеда дотянулась до Суффолка, — сказал Эдам.

Позже они увидели машину человека-коипу на площадке перед одним из домов. Завязалась дискуссия на эту тему; высказывались предположения, живет он там или приехал кого-то убивать — мышей, кротов или других грызунов. Сноб Руфус не допускал, что такая личность может там жить, хотя почему нет, в конце концов? На уничтожении вредителей в деревне можно делать деньги.

У Руфуса был назначен прием амбулаторных больных и обход палат, а еще после полудня на Уимпол-стрит предстояло проконсультировать одну очень напуганную женщину, которая нуждалась в его поддержке, в его учтивости, в предложенной им сигарете, в опоре. Первую сигарету за день он выкурил, пока ждал ее, и загасил окурок за две минуты до того, как ее пригласили в кабинет и он сообщил ей неприятную весть о том, что цервикальный мазок показал признаки предракового состояния.

А кто поддержит его? Кто утешит его? Никто, подумал он и тут же запрезирал себя за столь нетипичную для него потребность в этом. Полиция не обязательно решит, что кости на кладбище принадлежат людям, жившим в Уайвис-холле, или что те, кто стал причиной их смерти, жил там. Однако все это вполне вероятно. И правдоподобнее всего. О существовании кладбища известно не было, а вдоль дороги хвойный лес отделен от обочины забором из плотно пригнанных досок.

Они будут задавать кучу вопросов в деревне. Они будут наводить справки на ферме «Питл», и доме, который называется «Милл-ин-зе-Питл». Какими-нибудь средствами они вычислят тех, кто мог появляться в Уайвис-холле в качестве торговцев или рабочих: мусорщиков, инспекторов по счетчикам, садовников, антикваров, возможно — а почему бы нет? — и человека-коипу. Эдама будут допрашивать; не исключено, что допрашивают уже сейчас. Если он не сильно изменился, впечатление он произведет неважное.

Не настало ли время забыть то обещание, что они дали друг другу, их обязательство не встречаться и не общаться? Руфус взял справочник, открыл его на букве «В», отыскал телефон «Верн-Смит-Дучини» и уже начал набирать номер, когда объявили о приходе пациентки.

Он положил на место трубку и, подчинив губы своей воле, изобразил на лице широкую улыбку.

Глава 8

Вода в озере была прохладной. Долгие недели жары полностью изгнали холод. Вскоре после того, как они встали — обычно просыпались поздно, к обеду, — пошли с Руфусом купаться. Дно озера было илистым, а водоросли колыхались в воде, как зеленые волосы. На поверхности лежали листья лилий, а под поверхностью сплетались плотные, клейкие стебли восковых темно-красных и бледно-желтых цветков.

— Они напоминают мне двенадцатиперстную кишку, — сказал Руфус, выдирая длинный стебель и набрасывая его на шею Эдаму.

Ребята сцепились, как школьники, только школьниками они не были. Эдам вдруг осознал, что по-другому воспринимает тело Руфуса; ему нравилась упругость его мышц, гладкость кожи, то, как переплетаются их ноги. А когда Руфус обхватил его из-за спины якобы для того, чтобы макнуть в воду, он обнаружил, что отбивается от него. Руфус воспринял это действие как настоящее сопротивление и выпустил его. И Руфус все понял; он еле заметно усмехнулся, когда их взгляды встретились. Он поплыл в одну сторону, Эдам — в другую; вскоре после этого юноши вышли из воды и вернулись к Мери, сидевшей на террасе.

Случившееся бередило душу, радовало и смущало. Эдам не знал, что у него в сознании есть директория с запрещенным. Распродажа того, что он считал — несмотря на все, что говорил Мери, — вещами Хилберта, оказалась лишь на краю этой директории, в зоне сомнений. Нужны были деньги. Большую часть времени, что они провели там, деньги не омрачали их жизнь, но нужда в них присутствовала, мысль о них не выходила из головы. И осуждения Мери было недостаточно для того, чтобы удержать его от гибели. Он разрешил заехать к антиквару из Хадли — дядьку звали то ли Эванс, то ли Оуэнс, как-то по-валлийски, — и продал ему медный фонарь, два маленьких резных столика и бокалы для хереса. Полученные деньги они планировали потратить на путешествие в Грецию, но денег оказалось больше, чем ожидалось, и они отправились за покупками, а потом — пить и кутить. А еще «Юхалазавру» понадобился новый глушитель, и они немедленно поставили его, причем не в Нунзе, не в местной мастерской, а в большом, обезличенном автосервисе в Колчестере. Руфус решил, что «Юхалазавру» не повредит полное техобслуживание; механик согласился с ним и сказал, что обойдется это в кругленькую сумму. Примерно в семьдесят пять фунтов. Но Мери сказала, что в ее нынешнем состоянии машина не доедет даже до Ла-Манша. На следующий день, успев на редко ходивший автобус в Колчестер, молодые люди забрали отреставрированный «Юхалазавр». Техобслуживание обошлось в восемьдесят пять фунтов, а не в семьдесят пять, и еще пятьдесят они потратили на еду и выпивку. Причем на выпивку потратили больше.

В те дни Эдам пил очень мало. От выпивки его тошнило, и он просыпался по ночам от сильного сердцебиения. Десять лет назад у него лучше получалось переносить действие алкоголя, но тогда он пил, чтобы быть таким же, как все, чтобы самоутвердиться, а не потому, что ему нравилось пить. Руфус был другим. В него влезало немало, и он мог метаболизировать (как он сам выражался) огромное количество крепкого алкоголя, а вина — еще больше. Для него не было ничего необычного в том, чтобы в одиночку выпить две бутылки вина за несколько часов. Но он ошибался, когда говорил, что вино на него не действует. Действие было очень заметным, хотя проявлялось нетипично: он не заговаривался, не шатался и не терял память.

Руфус часто говорил, что если людей предоставить самим себе, они будут жить на мясе и сладостях. Да, люди едят фрукты, овощи, молочные продукты, но они едят это ради здоровья, а не потому, что все это им нравится. Именно мяса и сладостей в различных вариантах они и накупили и сложили в холодильник Хилберта — не в его. Они купили чипсы, шоколадные батончики и целый ящик вина и крепкого алкоголя. Он сибарит или эпикуреец, думал Эдам, смакуя слова, но эпикуреец звучит лучше, менее уничижительно.

Крепкий алкоголь пил только Руфус, и Эдам подозревал, что он добавляет еще, когда остается один; наверное, делает где-нибудь заначки.

— Не вижу смысла в том, чтобы себя в чем-то ограничивать, — не раз повторял он.