— Они мне сообщат. Эта сестра встретится еще с несколькими претендентками, прежде чем вернуться в Америку. Она там живет. Сейчас у Николя — она совсем малышка — и другой девочки, Наоми, есть няня, но она увольняется, так как выходит замуж.

Зоси спросила:

— А сколько малышке?

— Девять месяцев.

— Какая она? Красивая?

— Да, конечно. Просто очаровательная. — Вивьен колебалась. Она легонько дотронулась до руки Руфуса. — Знаешь, мне кажется, я сделала глупость. Она сказала, что напишет мне, и я в качестве адреса дала Отсемондо, Нунз, Суффолк. То место действительно так называется?

— Оно называется Уайвис-холл, — ответил Руфус, рассмеявшись. — Тебе придется позвонить им и дать правильный адрес.

— Или выждать две недели и позвонить. Она сказала, что сообщит мне примерно через две недели.

Вспоминая это, Руфус подумал, что полиции не удастся через почту узнать, проживала ли мисс Вивьен Голдман в Уайвис-холле в июле 1976 года. Хорошо, хоть так. Даже самый услужливый и обладающий отменной памятью работник почты не вспомнит про конверт. И та милая почтальонша не вспомнит, что доставляла к входной двери или бросала в ящик у поворота на проселок письмо от Робина Татиана. Письмо было написано и отправлено в Отсемондо, но потом, вероятно, вернулось к отправителю с пометкой «Адресат неизвестен».

Только Эдам получал письма, пока они жили там: то уведомление по налогам и, в последний день, счет за электричество. Правда, иногда Руфус поднимал крышку на большом деревянном почтовом ящике, который стоял у дороги со стороны хвойного леса, и заглядывал внутрь. Сделал он так и в тот день, когда они вернулись из Лондона, и нашел там экземпляр приходского журнала Нунза, а на нем — высохший лист.

На проселке, на полпути к дому, они встретили Эдама и Шиву, которые шли смотреть кладбище домашних животных, обнаруженное Шивой. Он остановил «Юхалазавр», и вот тогда Зоси показала, что еще ей удалось своровать — маленький бытовой фотоаппарат. Они все вылезли из машины и последовали за Эдамом и Шивой в хвойный лес. Вивьен принялась по-матерински отчитывать Зоси, называя ее «маленькой воровкой». Руфус хорошо помнил, как та угрюмо смотрела на Вивьен, как шла танцующей походкой и размахивала руками. Он помнил, как лес был пронизан косыми лучами солнца, как приглушенно щебетали птицы, готовясь к ночи.

— Хочешь еще порцию? — спросила Мериголд.

Руфус помотал головой. Она выключила телевизор, взяла пустой стакан, на мгновение прикоснулась к его плечу, тем самым обозначая ласку, и вышла из комнаты. Руфус достал свою «тайную порцию». Интересно, подумал он, знает ли жена о ней. Вполне возможно, что она давно знает, только тактично молчит. Раз или два он забывал убрать и помыть стакан, однако на следующее утро его на месте не оказывалось.

Зазвонил телефон.

Руфус поднял трубку, сказал «Алло». Незнакомый голос, обычный голос молодой женщины произнес:

— Руфус, это Мери Пассант, то есть Мери Гейдж.

Глава 13

Гештальт-молитва на стене в кухне служила для Шивы ежедневным напоминанием о том, что Руфус и Эдам пришли в этот мир не для того, чтобы оправдать его надежды. Они бездельничали, редко вставали раньше полудня. Они баловались наркотиками, а Руфус еще и много пил. Шива же мечтал вести дискуссии о природе существования, о будущем мира, о многообразии религий и других аспектах моральной философии, но Руфус и Эдам, хотя и обладали достаточным багажом знаний, чтобы иметь свои взгляды на эти вопросы, разговаривали только о пустяках — о еде и выпивке, о местах, где они побывали, о фильмах, которые посмотрели, о людях, которых знали; они занимались непостижимым обменом репликами, которые, по идее, следовало считать остроумными.

У Шивы возникли сложности с времяпрепровождением. Он занимался математикой, помогал Вивьен на кухне и при этом возмущался, что другие ребята не помогают, хотя и принадлежат к менее патриархальной культуре, чем он. Шива пытался увлечь Руфуса разговорами о медицине и врачебной профессии, о различных медицинских школах и вероятности его поступления в одну из них, но Руфус не проявлял особого энтузиазма. Оставаясь доброжелательным и любезным, он, как ни странно, демонстрировал полное равнодушие к этой теме. При этом Руфус придерживался удивительной позиции, что в медицинский вуз может поступить любой, если он или она этого захочет.

Шива находил разные способы провести время, и одним из них было исследование окрестностей, хотя он редко выходил к дорогам. Дорог достаточно дома. Он гулял по полям, там, где гулять было запрещено, только он об этом не знал. В те дни механизации сельского хозяйства никто не предупреждал его об этом. Иногда Шива шел прямо по посевам желтеющего ячменя или пшеницы, но благодаря легкой походке и гибкости не причинял им вреда. Названий растений и деревьев молодой человек не знал — он не смог бы отличить одуванчик от шиповника, — но именно по той причине, что эти растения были для него тайной за семью печатями, они вызывали у него небывалый восторг и изумление. Шива гулял по берегу речушки, разглядывая похожие на волосы зеленые водоросли, которые струились по течению у самой поверхности. Иногда ему удавалось увидеть, как стрекозы скользят по воде. Один раз он наблюдал за зимородком; тот был такого же цвета, что и платье Вивьен, только более яркий и блестящий, как будто у него под перьями горел огонек. Небо над головой было синим и ясным, лишь изредка на нем появлялись тонкие перистые облака. Каждый день солнце вновь поднималось к зениту, жаркое, мощное и, как казалось, неизменное.

Шива обнаружил кладбище в хвойном лесу через две недели после их с Вивьен приезда в Отсемондо. Вивьен и Зоси вместе с Руфусом поехали в Лондон — Вивьен было назначено собеседование с одним архитектором, жившим в собственном доме в Хайгейте. Эдам лежал на террасе и читал какую-то низкопробную книжонку девятнадцатого века — раньше она принадлежала его двоюродному деду. Время перевалило за полдень, а может, уже близился вечер, хотя солнце палило, как днем; а Шива, как он помнил, пообещал Вивьен набрать хвороста, чтобы она могла разжечь кухонную плиту и испечь хлеб.

Вообще-то мысль о том, чтобы в такую жару разжигать плиту, от которой в доме станет еще жарче, наводила ужас, но Шива взял на конюшне неглубокую корзину — Вивьен назвала ее «пещуром» — и двинулся в путь. Идя по проселку, по длинному, с почти непроницаемой крышей тоннелю, он вдруг вспомнил, что у северной границы леса видел поваленное дерево.

Сначала все деревья были лиственными — дубы, ясени, березы и липы. Хвойные росли ближе к дороге, на холме. Чем выше он поднимался, тем сильнее становился запах, и он напоминал ему запах пены для ванны. Сложив два и два, но при этом руководствуясь мощной интуицией, Шива сделал вывод, что хвоя, которая дает аромат пене для ванны, — это то, что растет вон на тех деревьях, и взглянул на них другими глазами. Они были темно-зелеными, почти черными, хвоя располагалась плотными пучками. Между пучками росли длинные конические бледно-зеленые молодые шишки, однако шишки, лежавшие на земле, на коричневом ковре из миллионов и миллионов опавших иголок, были тоже коричневыми и блестящими, как будто каждую из них вырезали из цельного куска дерева, подогнали по форме к ананасу и отполировали. Сосны росли густо, почти вплотную друг к другу и ровными рядами, поэтому лес, по мнению склонного к буйным фантазиям Шивы, напоминал древний зал с колоннами и крышей из неприветливого мрака.

Ему пришло в голову, что шишки более пригодны для розжига, чем хворост, и он начал собирать их и складывать в корзину. Однако ему все время казалось, что лучшие шишки лежат глубже в лесу, и он потихоньку продвигался все дальше и дальше, пока не обнаружил, что нужно протискиваться между сосновыми ветками — так плотно друг к другу росли деревья. В лесу было сухо, тихо и довольно душно. И напрочь отсутствовало какое-либо движение. Лес был не очень большим — он знал это, когда, возвращаясь из Хадли, видел его с вершины одного из холмов из окна машины Руфуса, — так что заблудиться там он просто не мог. Еще с вершины холма он разглядел узкую просеку, врезавшуюся в лес с севера на юг — вероятно, ее прорубили, чтобы вывозить бревна. Очень скоро, подумал Шива, он дойдет до этой просеки; и действительно, ярдов через пятьдесят, продолжая собирать шишки, он увидел, что впереди деревья поредели, а свет стал ярче. Над его головой в ветках висело птичье гнездо; оно по форме напоминало крохотную корзинку, но Шива увидел корольков, пару крохотных желтых щебечущих птиц, только когда добрался до просеки и вышел на открытое пространство.