Энн сидела в кресле, читала и одним глазом подглядывала за ним. Эдам нашел номер Руфуса и стал повторять его, чтобы запомнить. Он убрал на место телефонный справочник. Ему вдруг безумно захотелось поговорить с кем-нибудь, кто все знает, с одним из их компании. У него возникло ощущение, что он исправно нес службу, многие годы в одиночестве тащил на себе это бремя. Десять лет, если быть точным, а за последние пять дней ноша стала заметно тяжелее.

— Кажется, я слышу Эбигаль, — сказал он.

— Да? А я нет.

— Схожу наверх и взгляну.

На лице Энн появилось то сварливое, озлобленное выражение, которое всегда означало, что она считает его родительскую заботу излишней. В холле Эдам посмотрел на часы: девять пятьдесят шесть. Поздновато для телефонного звонка, а может, и нет. В Отсемонде без пяти десять вечер только начинался, это время было младенчеством ночи. Они с Руфусом, как султаны, лежали развалясь на пледах и курили гашиш, а струйки едкого дыма поднимались к темному небу и смешивались с ночными ароматами. Прощай навсегда, Руфус. Не знаю, встретимся ли мы снова. Поэтому говорю тебе вечное «прощай»… [65]

В спальне он взял трубку и поставил палец на кнопку «девять». Номер Руфуса начинался с цифр девять-пять-девять. Эдам понимал, что впадает в истерику, что у него «едет крыша», что он уже на грани безумия из-за этих полицейских. Но он не просто хотел поговорить с Руфусом, он тосковал по Руфусу. Ему хотелось обнять его, овладеть им, раствориться в нем так же, как когда-то хотелось раствориться в Зоси.

Эдама трясло. Он быстро, пока окончательно не сдали нервы, набрал номер. Если подойдет женщина, он просто повесит трубку. Эдам затаил дыхание. На том конце ответили, и ответил Руфус. У него был такой же с ленцой, с прохладцей голос, типично его.

— Это Эдам Верн-Смит.

— А-а, — протянул Руфус.

Теперь Эдам не знал, что сказать.

— Я ждал, что ты позвонишь, — продолжал Руфус. — Рано или поздно.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Только не сейчас. — В голосе слышалась непреклонность, отчужденность.

— Хорошо, не сейчас. Завтра? В четверг? Давай встретимся. — Эдам знал: как только Энн возьмет трубку внизу, он услышит щелчок, и возникнет впечатление, будто где-то на линии открылась дверь. Однако, зная все это, он тем не менее боялся, что пропустил этот щелчок, и что Энн уже давно слушает его, а в настоящий момент оценивает их с Руфусом довольно мрачный обмен репликами. — Подожди, — сказал он, вышел на лестницу, посмотрел вниз и, конечно, ничего не увидел. Он вынужден был спуститься, подойти к двери и заглянуть в гостиную, чтобы проверить, читает ли Энн. Она подняла голову и без тени улыбки уставилась на него. Эдам вернулся к телефону. — Здесь были полицейские.

— Боже.

— Я о тебе не говорил — ни о ком. Я сказал, что никогда там не жил.

— Где ты работаешь? — спросил Руфус. — То есть где находится твой офис?

— В районе Виктории, в Пимлико.

— Позвони мне завтра на Уимпол-стрит. Встретимся где-нибудь.

— Ладно.

Руфус первым положил трубку. Но Эдам отнесся к этому спокойно; это не было отторжением, поэтому боли не причинило. Странно, как изменился тон Руфуса, пока он, Эдам, ходил вниз проверять Энн. За эти тридцать секунд он превратился в прежнего Руфуса, его близкого друга, едва не ставшего его любовником, его соучастником по преступлению, его Кассием. Предположим, все закончится, предположим, им каким-то чудом удастся избежать неприятностей — возможно ли, чтобы они с Руфусом снова стали друзьями?

Эдам обнаружил, что при этой мысли его пронзила дрожь. Он встал и прошел в комнату Эбигаль. Стоя у кроватки, глядя на малышку, он думал, что вряд ли заснет сегодня ночью, а будет долгими часами предвкушать завтрашний день.

Свет из коридора достаточно хорошо освещал кроватку, и вдруг Эдам, присмотревшись к дочке, обнаружил, что она неподвижно лежит лицом вниз, уткнувшись носом в маленькую плоскую подушку. У него перехватило дыхание, он на мгновение замер, будто громом пораженный, затем опустил боковину кроватки. Эбигаль не шевельнулась, она не дышала, ее грудная клетка не поднималась и не опускалась. Пуховое одеяло, которым было накрыто крохотное, напряженное тельце, тоже не двигалось.

В комнате царила молчаливая атмосфера ожидания самой страшной катастрофы. Эдам закричал в ужасе и схватил Эбигаль. Она оказалась абсолютно живой и испуганно расплакалась. Снизу прибежала Энн. Включенный свет резанул по глазам и тем самым еще сильнее напугал малышку.

— Что, черт побери, ты с ней делаешь?

Эдам выдохнул:

— Мне показалось, она умерла.

— Ненормальный. Ты помешался, тебе надо показаться врачу. Дай ее сюда.

Он без единого слова передал ей дочь. На мгновение ему показалось, что вместо жены с дочерью перед ним стоит Зоси с ребенком на руках. Он мог бы жениться на Зоси, подумал он. Она хотела выйти за богатого, а в ее глазах Эдам тогда был богачом, лордом Отсемонда. Всегда стараясь избегать этих мыслей, он ни разу не задался вопросом, не его ли она имела в виду, когда говорила о своей карьере? И не отказался ли он от нее, просто не сумев понять это?

Изгнанный из комнаты Эбигаль, Эдам спустился вниз. В гостиной никого не было, и он обрадовался столь редкому одиночеству. Да, он обидел Энн, но его это не волновало. Она будет дуться и, следовательно, не станет приставать к нему с вопросами. Он позволил себе немного пофантазировать, помечтать, что она бросает его, уходит и оставляет ему Эбигаль. Ему, конечно, придется взять няню, но он может себе это позволить. Например, кого-нибудь вроде Вивьен…

Все дороги ведут назад в Отсемондо. О чем бы Эдам ни думал, он все время возвращается к файлу с Отсемондо, который с помощью разных кнопок можно только на время удалить с его мысленного монитора. А может, он просто разучился нажимать на кнопку «Выход»?

Эдам дремал в кресле, но не спал, и сны ему не снились. Зоси шла по саду, его руки были красными, но не от крови, а от малинового сока.

Глава 11

Сад постепенно высыхал, трава перестала расти, солнце выжгло из нее всю зелень. Изнемогая от дневной жары, цветы свесили головки. Даже листья на кустах и невысоких деревьях поникли. Но на огороде фрукты наливались соком, приобретая нехарактерные для Англии яркие красные и золотистые цвета. Клубника закончилась, зато поспела малина. «Клетка» надежно защищала от птиц жирные, сочные ягоды размером с розовый бутон. Рядом с малиной росла смородина — черная, красная и, как они ее называли, белая, хотя на самом деле она была золотистой, — и крыжовник, его фиолетовые волосатые ягоды лопались от спелости. Вдоль побитой непогодой стены из белого, как агат, песчаника стояли нектарины. Их плоды уже пожелтели и даже пооранжевели, а у некоторых на бочках появился красный румянец. Вдали, сквозь плотно растущие фундук и грецкий орех, виднелось — Эдам оставил открытой зеленую арочную калитку в стене — желтое поле ячменя, который уже пора было убирать.

Он стоял в «клетке» и ел малину. Время было около полудня, солнце висело высоко в безоблачном небе и палило нещадно. Эдам поднял голову и увидел Зоси в дверном проеме дома. Она посмотрела по сторонам, заметила его и закрыла за собой дверь. Это был ее второй день в Отсемонде. Она надела джинсы, которые подрезала на добрых шесть дюймов и размахрила край, белую хлопчатобумажную жилетку, принадлежавшую, как предположил Эдам, Хилберту, и розовые эспадрильи, [66] на которых тут же образовались дырки от больших пальцев. Ее кожа была цвета бледного бисквита, волосы, брови и губы тоже были бледными. Только глаза — темными, цвета, подумал Эдам, чая без молока. Хорошего чая, возможно, даже «Эрл Грей». Она мрачно посмотрела на него и вдруг улыбнулась, обнажая маленькие, очень белые зубки. Эдам тогда подумал, что никогда в жизни не видел таких маленьких девушек с такими длинными ногами. В ней присутствовала легкая, но очень привлекательная диспропорция, и на мгновение Зоси показалась ему не реальной девчонкой, а восприятием художника — удлиненные ноги, более хрупкая и тонкая шея, подчеркнуто узкая, не существующая в природе талия.